Лионесс: Сад принцессы Сульдрун - Страница 25

Ободренные этим обстоятельством герцоги и графы Кадуза стали открыто выражать неприязнь к королю Казмиру, причем многие подчеркнуто поднимали вопрос о том, кому именно служили безымянные убийцы, устроившие неслыханную засаду и скорую расправу в местности, где давно не слыхали ни о каких разбойниках.

Казмир почуял, куда дует ветер. Однажды вечером, когда представители кадузской знати совещались во время грозы, в зал заседаний вошла таинственная женщина в белом с высоким стеклянным сосудом в руках. Из сосуда клубились, как дым, и рассеивались шлейфом у нее за спиной струи разноцветного света. Словно в трансе, женщина подняла корону и опустила ее на голову герцога Тирлаха, супруга Этейн, младшей сестры Казмира. Женщина в белом молча удалилась, и больше ее никто не видел. Несмотря на возражения некоторых скептиков, знамение было признано достоверным проявлением воли богов, и Тирлаха возвели на трон. Казмир вернулся восвояси со своими рыцарями, удовлетворенный тем, что он сделал в Кадузе все возможное для осуществления своих планов — и действительно, его сестра Этейн, ныне королева Кадуза, была властной особой, внушавшей всеобщий трепет.

Сульдрун исполнилось четырнадцать лет — она достигла брачного возраста. Слухи о ее красоте разлетелись по всем Старейшим островам и дальше; в Хайдион то и дело прибывали молодые — и не столь молодые — вельможные особы, чтобы собственными глазами оценить достоинства принцессы.

Король Казмир принимал всех соискателей с неизменным гостеприимством, но не торопился поддержать того или иного кандидата, пока у него не было возможности сравнить все возможные варианты.

Жизнь Сульдрун становилась все сложнее — непрерывной чередой устраивались балы и празднества, пиршества и всевозможные увеселения. Некоторые из приезжих производили на нее приятное впечатление, иные — не столь приятное. Казмир, однако, никогда не интересовался ее мнением; оно в любом случае никак не повлияло бы на его решение.

В Лионесс прибыл соискатель совсем другого рода: брат Умфред, дородный круглолицый странствующий проповедник, уроженец Аквитании, ранее промышлявший на Пропащем острове и в епархии Скро.

Руководствуясь инстинктом, таким же чутким и безошибочным, как нюх, позволяющий хорьку выследить кролика и схватить его за горло, брат Умфред снискал расположение королевы Соллас. Настойчивый сладкоречивый подход миссионера был неотразим: королева обратилась в христианство.

Брат Умфред устроил часовню в Башне Палемона, буквально в нескольких шагах от анфилады апартаментов королевы Соллас. По рекомендации Умфреда, королева и принц Кассандр совершили обряд крещения и обязались ходить на заутреню в часовню.

Затем брат Умфред попытался обратить короля Казмира — и поплатился за самонадеянность.

«Чем ты здесь, в сущности, занимаешься? — потребовал разъяснений Казмир. — Ты ватиканский шпион?»

«Я смиренный служитель Всевышнего, — ответствовал Умфред. — Проповедую благую весть надежды и любви всем смертным без исключения, вопреки лишениям и преследованиям. Не более того».

Король Казмир презрительно рассмеялся: «Как насчет гигантских соборов в Аваллоне и Тасиэле? Деньги на их строительство получены от твоего „всевышнего“? Разумеется, нет. Их выжали из крестьян».

«Ваше величество, мы смиренно принимаем подаяния».

«Казалось бы, для всемогущего бога было бы проще чеканить монету, нежели притворяться нищим… Чтобы никаких больше „обращений“ у меня тут не было! Если ты примешь хоть ломаный грош от кого бы то ни было в Лионессе, тебя будут гнать кнутом отсюда до Смутного порта и отправят обратно в Рим в холщовом мешке».

Брат Умфред поклонился, не выражая ни обиды, ни возмущения: «Как будет угодно вашему величеству».

Сульдрун находила поучения брата Умфреда невразумительными, а его манеры — амикошонскими. Она перестала ходить в церковь, чем вызвала недовольство матери.

У Сульдрун почти не осталось времени для самой себя. Высокородные девицы сопровождали ее практически весь день, хихикая и сплетничая, замышляя мелочные интрижки, обсуждая платья и манеры и разбирая по косточкам гостей, приезжавших в Хайдион. Сульдрун редко оставалась в одиночестве, а возможность удалиться в старый сад предоставлялась еще реже.

Однажды, ранним летним утром, солнце светило так сладостно, а дрозд разливался такими печальными пересвистами в оранжерее, что Сульдрун просто не могла не уйти из дворца. Она притворилась, что недомогает, чтобы избежать общества горничных и фрейлин — те не преминули бы заметить ее отсутствие и сделать вывод, что она устроила свидание с любовником — и, пробежав вверх по сводчатой галерее, скрылась за трухлявой дверью в стене и спустилась в сад.

Что-то изменилось. У принцессы возникло ощущение, что она впервые видит свой сад — несмотря на то, что каждая деталь, каждое дерево, каждый цветок были ей знакомы и дороги. Сульдрун озиралась по сторонам, горестно сознавая потерю детского ясновидения. Она заметила признаки запустения: наглые пучки буйных сорняков теснили скромно растущие в тени колокольчики, анемоны и фиалки. Напротив, среди кипарисов и маслин, крапива поднялась выше гордого златоцветника. Тропу, которую она так старательно выложила пляжной галькой, местами размыло дождем.

Сульдрун медленно подошла к старому цитрусу: здесь она провела столько мечтательных часов… Сад словно съежился. Воздух полнился просто солнечным светом, а не чарующим сиянием, предназначенным только для нее и только здесь. А дикие розы, несомненно, распространяли более пьянящий аромат, когда она впервые спустилась в этот сад. Послышался шорох скрипящей под ногами гальки — обернувшись, Сульдрун обнаружила расплывшегося в лучезарной улыбке брата Умфреда. На проповеднике была бурая ряса, перевязанная черной веревкой. Монах откинул капюшон на спину, выбритая розовая лысина сверкала на солнце.